Беглый очерк о «Новом мире» от Луначарского до Василевского

Этот текст написан к 75-летию журнала «Новый мир» и опубликован в «Независимой газете» («Кулиса-НГ» от 18.02. 2000, № 3). Речь в нём идёт о наиболее заметных вехах на пути журнала с 1925 по 2000 год.

Понятно, что вехи эти как были, так и остались, поэтому редакция «Перемен» считает возможным опубликовать текст без изменений, в продолжение «лакшинской» анкеты. А также в расчете на то, что история «Нового мира » будет несомненно дописываться. Итак…

***

Морозным январем 1925 года в Москве появился второй после очень популярной «Красной нови» советский «толстый» журнал – «Новый мир».

Какое-то время эти московские издания составляли хороший литературный тандем. Сами названия их звучали тогда одинаково: ведь взятый из «Интернационала» новый мир и означал как раз красную новь. Имя определяет судьбу: «Красная новь» сгинула в 1942-м; «Новый мир», несмотря на все перипетии, благополучно дожил до 2000 года.

Его имя оказалось более универсальным, подходящим к любому цвету времени…

Историю журнала представляют обычно в самых драматических тонах; но зигзагов и крутых поворотов в его биографии по большому счету было не больше (а то и меньше!), чем у других советских изданий (хотя бы той же «Красной нови»). Об этом можно судить по вполне обозримому списку главных (или, как их вначале называли, ответственных) редакторов «Нового мира».

Вначале у кормила встали Луначарский и Стеклов (ныне известный в основном как персонаж набоковского «Дара»); вскоре его сменил Скворцов-Степанов (по некоторым данным, член масонской ложи Великий Восток)…

Первый громкий «новомирский» скандал – с изъятием тиража, оргвыводами и последующими извинениями перед читателями – пришелся как раз на время редакторства Луначарского – Скворцова-Степанова: в №5 за 1926 год появилась «Повесть непогашенной луны» Пильняка.

По какому-то лихачеству автор снабдил ее провокационным предисловием:

«Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М. В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, видел его раза два. Действительных подробностей его смерти я не знаю, – и они для меня не очень существенны, ибо целью моего рассказа никак не является репортаж о смерти наркомвоена… Все это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не искал в нем подлинных фактов и живых лиц».

Было здесь и посвящение главному редактору «Красной нови»: «Воронскому, дружески»…

В результате «Новый мир» возглавил член редколлегии и специалист по Бакунину Вячеслав Полонский, также, впрочем, получивший выговор за Пильняка. Его в 1931 году сменил Иван Гронский (изобретавший вместе со Сталиным термин «социалистический реализм»). А когда Гронского посадили (1937), в должность вступил генсек СП СССР Владимир Ставский…

Так или иначе, но «Новый мир» всегда оказывался в основном русле.

Именно здесь в «золотые двадцатые» были напечатаны первые части «эпохалок» – «Жизни Клима Самгина» и «Петра I», романы «Соть» и «Россия, кровью умытая», проза Пришвина и Бабеля, «Черный человек» Есенина и «Сергею Есенину» Маяковского, стихи Сельвинского и Пастернака…

«Чугунные тридцатые» отметились в «Новом мире» «Поднятой целиной» и четвертой книгой «Тихого Дона», «Людьми из захолустья» и «Цусимой», «Оптимистической трагедией» и «Испанским дневником»…

Во время войны у журнала был только ответсек – Владимир Щербина (кстати, родня нашей эпатажной поэтессы Татьяны Щербины). В конце 1941-го (№ 11-12) на страницах журнала появляется цикл стихов Константина Симонова «С тобой и без тебя» с посвящением Валентине Серовой – В.С.

Вроде бы в столь тяжелый и ответственный для страны час со страниц главного журнала СССР должна была бы звучать бодрая (в ритме марша), помпезная речь. Но стихи были другими:

Над черным носом нашей субмарины
Взошла Венера – странная звезда,
От женских ласк отвыкшие мужчины,
Как женщину, мы ждем ее сюда…

Постановление 1946 года о «Звезде» и «Ленинграде» повлекло за собой ужесточение политики в области литературы и резкую смену вех и всех. Поиск генеральной линии приобретает невротический характер. Кажется порой, что это своего рода игра в бисер – искусство ради искусства. Хотя, с другой стороны, кто сказал, что стратегия и тактика КПСС были рациональными?..

После войны начинается невротическая «редакторская чехарда», два поэта сменяют друг друга – журнал сдал, журнал принял… 1946 – 1950 годы – Константин Симонов, 1950 –1954-й – Александр Твардовский…

В декабре переломного, 1953-го, Твардовский печатает «бомбу» – это статья Владимира Померанцева «Об искренности в литературе».

Цитата:

«Откуда в нашу литературу могла проникнуть неискренность? Тут много причин. Известную роль, возможно, сыграло частое в людях стремление выдавать желаемое за уже существующее».

Другая цитата:

«Нам нужна не всякая искренность. Писатель, как всякий живой человек, не избавлен от неправильных оценок мыслей, от вкуса и оценок, рожденных данной минутой. Неподдельная искренность не есть еще объективная искренность (…). А искренность, которая приводила бы к правде жизни, к правде партийной, – это не настроение. Такая искренность больше. Она обнимает и разум, и совесть, и склонность – многое, чего даже нельзя объяснить…»

За эту статью, а также статьи, исполненные столь разными авторами, как Михаил Лифшиц, Федор Абрамов и Марк Щеглов, критический отдел «НМ» подвергается разносу. И в августе 1954-го Твардовский уступает место Симонову…

На дворе стоит странное время посмертного восстановления в Союзе писателей тех, кого признают незаконно репрессированными. Начинается возвращение из лагерей, тех, кто выжил.

…Зачем скрывать – их возвращалось мало.
Семнадцать лет – всегда семнадцать лет.
Но те, что возвращались, шли сначала,
чтоб получить свой старый партбилет.

– писала тогда Ольга Берггольц («НМ», 1956, № 8).

Симонов также печатает «Заговор равнодушных» Бруно Ясенского, «Не хлебом единым» Дудинцева и – «Собственное мнение» Гранина.

Цитата:

«Тогда он сделал вид, что смирился. Он утешал себя: это временно. Надо пойти в обход, сперва добиться независимости, авторитета, а потом громить этих бюрократов. Стиснув зубы, он продвигался к своей цели. (…) Он приучал себя терпеть и молчать. Во имя того дня, когда он сможет сделать то, что надо (…) Он поддакивал тупым невеждам. Он голосовал «за», когда совесть его требовала голосовать «против»…»

Между прочим, недурная (и небесполезная!) парадигма социализации!.. И т.п. вплоть до: «Он всегда будет стремиться стать честным завтра…»

Либеральная политика Симонова вызывает раздражение снизу (собратья по СП) доверху (первый секретарь ЦК КПСС Хрущев). В результате в 1958-м ему приходится вновь уступить место Твардовскому.

Собственно, в редакторских установках Твардовского и Симонова никакой принципиальной разницы быть не могло. Оба они принадлежали к литпартноменклатуре, оба были сталинистами, оба любили литературу и знали толк в ней, оба умели вести игру на тех (далеко не всем доступных!) площадках, которые предлагали время и партия. Они вели эту игру точь-в-точь, как описано у Гранина. Но в отличие от гранинского героя им не раз удавалось стать честными сегодня. Кроме того, они умели выигрывать, то есть дожидаться того дня, когда можно будет сделать что надо… А с другой стороны, ну кто еще мог претендовать на место главного редактора в тех условиях? Не Варлам же Шаламов… И не Анна Ахматова.

Знаковые для того времени публикации – «Пядь земли» Григория Бакланова, образец «окопной прозы», и «Новогодняя сказка» Дудинцева – симпатичная аллегория о добре и зле, самое эстетически полноценное сочинение писателя. И, конечно, трилогия Эренбурга – обаяние информации. «…я взахлеб читал «Люди, годы, жизнь». И благоговейно узнавал оттуда: вот Мандельштам, вот Модильяни, Малевич и т.д. – для меня это был катехизис», – свидетельствует много лет спустя Юрий Кублановский.

Дебюты Владимира Войновича («Мы здесь живем», про целину) и Георгия Владимова («Большая руда», производственная повесть). Проза Чингиза Айтматова.

И вот уже подступает главный дебют и главное событие не только «разудалых шестидесятых», но и всей 75-летней истории журнала. «…я ехал в Москву и, пересекая Страстную площадь к «Новому миру», суеверно задержался около памятника Пушкина – отчасти поддержки просил, отчасти обещал, что путь свой знаю, не ошибусь. Вышло вроде молитвы», – вспоминал дебютант, выбравший себе псевдоним «А. Рязанский».

Цитата:

«Они, москвичи, друг друга издаля чуют, как собаки. И, сойдясь, все обнюхиваются, обнюхиваются по-своему. И лопочут быстро-быстро, кто больше слов скажет. И когда так лопочут, так редко русские слова попадаются, слушать их – все равно как латышей или румын». («Один день Ивана Денисовича»).

Владимир Лакшин печатает критику, составившую журналу славу: «Иван Денисович, его друзья и недруги» (1964), «Писатель, читатель, критик» (1965; 1966) и др. В.Кардин – «Легенды и факты», статью, призывающую к исторической корректности.

(В 1987-м Юрий Буртин поделит жизнь «Нового мира» времени Твардовского на два периода: сначала, до снятия Хрущева, это журнал демократического обновления общества; а с конца 1964-го и до снятия Твардовского со товарищи – «главный орган демократической оппозиции». Его поправит Алла Латынина в нашумевшей статье «Колокольный звон – не молитва» («НМ», 1988, № 8): «Когда партийная линия отклонилась вправо, авангард остался на месте и оказался в оппозиции». Но это все потом, потом…)

А пока, в 1966-м, на страницах журнала возникает еще один славный дебютант – Фазиль Искандер с повестью «Созвездие Козлотура».

Цитата:

«Через неделю в газете появился очерк под заголовком «Интересное начинание, между прочим». Очерк занимал половину газетной полосы и был снабжен двумя крупными фотографиями – анфас и профиль. В профиль морда козлотура была похожа на лицо вырождающегося аристократа со скептически оттянутой нижней губой. Анфас морда козлотура с мощными, великолепно загнутыми рогами выражала как бы некоторое недоумение…»

Постепенно накаляется борьба на идеологическом пространстве: консерваторы («Октябрь», «Огонек») против либералов («Новый мир»).

Собственно, в этой борьбе и выковываются, идеологически определяются те, кого Станислав Рассадин назвал потом «шестидесятниками». Это и наиболее драматичный, и наиболее красочный этап в жизни и судьбе «новомирцев» и вообще для советской фронды.

В феврале 1970-го команда Твардовского вынужденно покидает журнал.

Возникшая было идея бойкота нового «Нового мира» проваливается. Уходят Твардовский, Лакшин, Виноградов, Кондратович, Хитров, Сац; но остаются в редколлегии, возглавляемой теперь Валерием Косолаповым (критик, писавший на военно-патриотическую тему), Айтматов, Гамзатов, Дорош, Кулешов, Марьямов, Федин… Не говоря уже о том, что авторы вовсе не спешат забирать свои сочинения из редакционного портфеля.

В № 3 того же года напечатан роман Курта Воннегута «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» в классном переводе Райт-Ковалевой.

Цитата:

«Я сказал своим сыновьям, чтобы они не принимали участия в бойнях и чтобы, услышав об избиении врагов, они не испытывали бы ни радости, ни удовлетворения».

А в № 6 появляется почтительный очерк Сергея Наровчатова – к 60-летию Твардовского «За далью – даль». Речь здесь идет только о Твардовском-поэте. Но темноватые слова о том, что Твардовский – это явление, которое «в силу своей значимости и весомости стало не просто объектом, а субъектом (…) движущихся сил – литературы, общества, действительности – и само оказывает влияние на их динамику», – указывают прежде всего на Твардовского-редактора.

В 1974 году Наровчатов занимает кресло главного редактора, в котором и остается до своей смерти, в 1981-м. Тогда появляется Владимир Карпов. Как бы ни хотелось думать, что новый «Новый мир» много уступает старому «Новому миру», это не совсем так. И после Твардовского журнал остается первым среди прочих.

Напечататься здесь означает получить знак качества для своей продукции; те, кому это не удается, чувствуют себя обойденными, на обочине – см. повесть Владимира Маканина «Отставший» (1987).

1974 год тоже ударил своей «бомбой» – это роман самого загадочного советского писателя, «московского отшельника» Владимира Богомолова «В августе сорок четвертого…».

Произведение, литературно безупречное, вызывает у либералов истерическую тревожность и нехорошие предчувствия: ведь речь в нем идет о героике трудов и дней СМЕРШа, советской военной контрразведки.

Ходят слухи, будто писатель специально выжидал, чтобы опубликовать свой роман в определенный исторический момент (между тем это всего лишь манера работы Богомолова – писать медленно, тщательно выверяя каждую подробность). Психологически ситуация напоминает ту, что сложилась вокруг «Ивана Денисовича», но с обратным знаком: из романа вычитывают невесть что – Сталина, Берию, ГУЛАГ, 1937 год…

Претерпевает и т.н. реализм. Если прежде внереалистическое письмо было представлено зарубежными образцами вроде «Золотых плодов» Натали Саррот (1968), то теперь Василий Аксенов приносит в «Новый мир» «Поиски жанра» (1978), Андрей Вознесенский – повесть «О» (1982) и т.д.

Именно этот журнал выбран для публикации эпопеи Леонида Брежнева – над ней все смеются, но все ее читают.

Цитата из «Малой земли»:

«…наш пулемет молчал. Какой-то солдат оттаскивал в сторону убитого пулеметчика. Не теряя драгоценных секунд, я бросился к пулемету. Весь мир сузился для меня тогда до узкой полоски земли, по которой бежали фашисты… /…/ Заметил лишь в какой-то момент, что падают и те враги, в которых я не целился: это вели огонь подоспевшие нам на выручку бойцы. Помню, моей руки коснулась рука одного из них: «Уступите место пулеметчику, товарищ полковник»». (По-моему, текст замечательный!)

…И грянула Перестройка. Самое, пожалуй, громкое сочинение ее первых шагов – «Плаха» Айтматова. Читательские умы взбудоражили барыги от наркомафии и Иисус Христос с Понтием Пилатом. Роман начал печатать Карпов (1986, № 6), а заканчивал пришедший ему на смену выдвиженец Горбачева – Сергей Залыгин (1986, №№ 8–9).

В редколлегию входят новые люди – Гранин, Дедков, Костров, Лихачев, Чухонцев, потом Виноградов и Стреляный, Роднянская и Селюнин… Идут слухи, что главная интенция журнала – стать «Нашим современником» для интеллектуалов. Либералы снова беспокоятся.

В конце 80 – начале 90-х у нас оказывается уже два ведущих «толстых» журнала: не отягощенное славным прошлым «Знамя» и журнал с традицией «Новый мир». «Знамя» устремляется вперед с портретом Сахарова в руках, «Новый мир» выбирает Солженицына, что на практике означает прежде всего принципиальное размежевание с «Новым миром» Твардовского, согласно пафосу книги «Бодался теленок с дубом…».

Последние 15 лет промчались с такой скоростью и вобрали в себя столь много, что пунктиром о них трудно рассказывать. Отмечу лишь как репрезентативную (с моей точки зрения) публикацию романа Виктора Астафьева «Прокляты и убиты» (1992, 1994) и посвященную роману статью Ивана Есаулова «Сатанинские звезды и священная война» (1994, № 2).

Цитата:

«Роман во многом организован вокруг глубинного разлада между патриотизмом (в его советском варианте) и христианской совестью. /…/ Если советский суд противоположен Божьему суду как заведомо неправедный («…суд здесь не божий, а советский»), значит, защищать антихристианское государство (то есть советских учителей, советских врачей, советских политработников, советских судей) в определенном – страшном – смысле означает поступать против своей христианской совести».

Вот так.

Возможно, впрочем, что сама редакция статью Есаулова не считает репрезентативной, поскольку в рубрику «Из летописи «Нового мира», составленную к 70-летию журнала, она не вошла… но все же, все же, все же… А в том, юбилейном, номере редакция сочла необходимым обозначить свое кредо:

«Мы журнал либеральный /…/ в смысле последовательного отстаивания либеральных ценностей – незыблемости частной собственности, свободы предпринимательства, невмешательства государства в частную жизнь и т.д. Мы журнал безусловно светский – и тем не менее христианский, в том отношении, что именно христианские ценности видятся нам необходимым фундаментом ценностей либеральных».

Плюс консерватизм и историзм. И вдруг нечто неожиданно запальчивое:

«…если надо напомнить, что ж, напомним: мы не красные и не коричневые», – выпад в сторону каких-то неприятных оппонентов.

***

…И вот передо мною еще один юбилейный номер – за январь 2000-го.

Как многолетнему читателю журнала, мне не хватает в нем обзорного очерка по 75-летней истории журнала. Очерка, исполненного не бегло, не пунктиром, а в полную силу – обстоятельно. Чтобы играл в нем и политический контекст, и кипели частные страсти, и были показаны человеческие отношения… Здесь кстати будет и рассказ о редакторстве Луначарского. И история о том, как поэт Борис Пастернак познакомился в «новомирских стенах» с редактором отдела поэзии Ольгой Ивинской. И психологическая подоплека отношения Солженицына к старому «Новому миру». И скандал вокруг романа Владимира Шарова «До и во время»… Да мало ли что еще!

Лакуну отчасти заполняют беседы главного редактора Андрея Василевского с тремя литераторами, представляющими свой взгляд на «Новый мир». Так, Юрий Буртин говорит преимущественно о 60-х (поскольку после ухода Твардовского не очень внимательно следил за журналом) – об эпохе, по его мнению, недооцененной (из всей тогдашней критики и всех публикаций ему, кажется, больше всего запомнилась его собственная статья о частушках). А также о том, что социализм с человеческим лицом – то же, что капитализм с человеческим лицом. Мариэтта Чудакова в свою очередь утверждает, что она и в 60-е в социализм хоть с каким лицом не верила; и что цитировать Ленина для нее (и ее мужа) на страницах «НМ» было невозможно (ой ли, Мариэтта Омаровна?!). Но все-таки признает, что «Новый мир» в ту пору был единственным журналом, «где хотя бы над литературой как таковой можно было серьезно поразмышлять. И была серьезная экономическая публицистика, насколько это было возможно».

Михаил Новиков читает в «толстых журналах» преимущественно стихи. Он не видит особых различий между «Новым миром» и «Знаменем», поскольку «толстые журналы делают ту культуру, которая прямо вытекает из культуры шестидесятников /…/ Все это архаично».

Пишут в журналах, как выражается М. Новиков, «по-толстожурнальному» – это «очень подробно и в то же время очень обтекаемое рассуждение», которое наводит на мысль, что «критик не хочет то ли потому, что заденет писателя, то ли не может, потому что не привык, проговаривать вещи до конца, доводить свое мнение до состояния формулы».

Справедливость этого суждения тут же подтверждается статьей Андрея Немзера «Замечательное десятилетие. О русской прозе 90-х годов». Здесь самое живое место вот это: «…у лучших потенциальных читателей в кармане вошь на аркане». Прочее – обычный немзеровский вялотекущий отчет с округло-туманным выводом («серьезный русский писатель 90-х годов – так или иначе, сознательно или полусознательно – ориентирован на саморефлексию и утверждение значимого статуса литературы») и своим списком лучшей «тридцатки» (спорить по персоналиям нет смысла).

С другой стороны, тезу М. Новикова опровергает эссе Рустама Рахматуллина «Исход», приуроченное к юбилею. Автор рассказывает о метафизике и мистике топоса – московских Путинок, куда входит и Малый Путинковский переулок, местожительство «Нового мира» с 1967 года.

Цитата:

«Сеть паутины уловляет только чужака, сама она – прозрачной ясности чертеж, набросанный своим хозяином и служащий ему. Для горожанина эта домашняя понятность начинается на Красной площади, посередине чертежа; но и на всех узлах мы дома. Чужак, напротив, будет спутан на любом узле. Путинки <...> и есть такой периферийный узел паутины…»

Александр Исаевич (см. выше цитату из «Одного дня Ивана Денисовича») обнаружит, пожалуй, здесь столичный снобизм.

Отметим как достоинство появление новой рубрики «Сетевая литература» (составитель Сергей Костырко) – это лишнее свидетельство того, что журнал довольно успешно прорывается на оперативный простор.

Очерк Бориса Екимова «Десять лет спустя» исполнен как раз в «шестидесятнической» традиции и посвящен нынешнему состоянию крестьянского хозяйства.

Цитата:

«Искать надо не форму хозяйствования, не форму собственности на землю (здесь предложение в нашей области в 100 раз превышает спрос), искать надо человека, хозяина».

Хорошо, что такой очерк появился, хорошо, что в нем богатая фактура… Но хотелось бы, чтобы текст был чуть менее сбивчивый и чтобы не возникало в нем загадочное «товарищество по вере» вместо «товарищества на вере». Да и название так себе. И еще мелочь: Твардовский очень расстраивался, когда встречал в публицистике или прозе числительное, написанное цифрами.

В рубрике «Времена и нравы» (нечто вроде «Стиля жизни») читатель найдет записные книжки опять же Мариэтты Чудаковой – с 50-х до 70-х (продолжение следует). Записи местами забавные, местами познавательные, но порой производят впечатление писавшихся много позже обозначенных лет. Текст Сергея Аверинцева «О духе времени и чувстве юмора» – нормальный, кондиционный текст данного автора.

Хотя раздражает тот факт, что член Общественного совета «Нового мира» прочитал его как речь в Вене в 1995 году, опубликовал как статью в немецкоязычном журнале в 1997-м и только к 2000-му перевел на родной язык. Да и предисловие, где автор об этом рассказывает, будто написано каким-то публикатором.

Поэзию представляет Александр Кушнер («Огорчаться поздно!»).

Простодушный «Иван-чай» разбавлен строками Блока и Пастернака, что редко бывает кстати; вроде бы Кушнер с ними полемизирует, но наверняка сказать не берусь. Рифмы: нежные – снежными, шиповник – любовник, булавка – мерзавка и т.п. Одно стихотворение – настоящее, про землетрясение:

…Дольше взрослых мучаются дети
На предсмертной, страшной той стезе.
Помолчите в церкви и мечети,
На газетной вздорной полосе
И на богословском факультете,
Хоть на день, на два заткнитесь все!

Впервые публикуются стихи Ариадны Эфрон (1912 – 1975), о существовании которых долгое время мало кто знал. Стихи – хорошие, сравнивать с цветаевскими не буду.

Из non-fiction отмечу также симпатичные «мелочи жизни» Ларисы Миллер «И чувствую себя невозвращенкой…». Но особенно – публикацию Ю. В. Тихоновой с послесловием протоиерея Михаила Ардова, посвященную отцу Борису (Старку) и жене его Наталье Дмитриевне.

Цитата:

«Какие рекомендации для тех, кто вступает на путь духовной жизни? Церковные рекомендации: «Ищите и обрящете, толцыте и отверзетеся вам…» – это духовные рекомендации. А житейские: «Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет». Так говорил отец Борис!»

(Кстати, не совсем понятно, почему этот материал, а также «мелочи жизни» Л. Миллер и записные книжки М. Чудаковой разбросаны по разным разделам журнала.)

Сценарные имитации Марины Палей «Long Distance, или Славянский акцент» сколь претенциозны, столь и банальны.

Цитата:

«Да: мы видим дворец. Как раз тот, будто из Шарля Перро или братьев Гримм. Кто б не хотел там жить!»

(Фильм первый. Фильм второй, увы, в следующем номере.)

И наконец, лучшая публикация номера – повесть Валерия Залотухи «Последний коммунист» (окончание следует). Отличная проза – фабульная, динамичная, остроумно исполненная. Герой – сын «нового русского», красивый юноша по имени Илья, который шесть лет учился в Швейцарии, больше всего любит Ленина и пепси-колу и время от времени произносит непонятное слово «НОК». Уверена, что повесть окажется лучшей не только для этого номера и для этого журнала.

Отмечу еще, что открывает журнал «Юбилейная ода», скромно подписанная инициалами М.А. (за которыми легко узнать Максима Амелина, лауреата антибукеровской премии «Незнакомка»-1998). Что ж, если «толстый» журнал обрел способность к игре, значит – жить будет!

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: Владимир Лакшин, «Новый мир» и «реальная критика». Виктория Шохина задала по нескольку вопросов современным писателям, редакторам и критикам: В.Бондаренко, А.Василевскому, Р.Сенчину и др. По поводу Лакшина и «Нового мира».

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>